«КУБАНЬ»
«Кубань» была обыкновенным пассажирским теплоходом. Не многопалубным лайнером с кучей бассейнов и негров, разносящих напитки, а самым обыкновенным теплоходом Новороссийского пароходства. Или Черноморского? Я как то не очень в пароходствах, но на корме было написано большими буквами «КУБАНЬ», а маленькими «Новороссийск». «Кубань» эту военно-морской флот фрахтовал, для выполнения каких то задач, но ходила она под обычным советским серпасто-молоткастым красным флагом. Обычно она возила экипажи подводников в Югославию и Сирию для замены тех, кому боевая служба уже слегка поднадоела. И у меня почему-то в мозгах все время крутилась некая аналогия с печально знаменитым «Вильгельмом Густлавом». Еще на
«Кубани» разворачивали госпиталь, если в составе сил 5 эскадры не было госпитального
судна «Енисей» или плавбазы. Плавбаза, насколько я знаю, в это время потихоньку двигалась к Гибралтару, неся своим появлением ленинградский «Беломор», которого все
очень ждали, и избавление моего корабля от страшной диктатуры штаба, офицером
которого я был. Госпиталь на плавбазе был, поэтому «Кубань» никто задерживать не
собирался.
На «Кубани» меня встретили с профессиональным гостеприимством, т.е. подхватили мои баулы с формой, и через три минуты я был уже в назначенной мне каюте.
По пути в каюту какой-то там помощник капитана отобрал мои документы, сказал что
все устроит, что я второй пассажир, больше не будет, а первый - в соседней каюте спит
от самой Югославии и они все волнуются и чтобы я как дома, а на обед он меня позовет.
То, что предо мной предстало, под названием «каюта», было какими-то немыслимыми апартаментами из фильмов об американских миллиардерах. Все вокруг сияло и белело, две деревянные двери вели в какие-то загадочные каютные дебри а из угла на меня таращилось огромным экраном чудо белорусского радиопрома «Горизонт Ц-412». Сняв свои дырчатые тропические тапочки, я на цыпочках начал обход хоть временных, но прекрасных владений. Дверь направо вела, в не менее прекрасные удобства, не уступающие, наверное, отелю «Мариотт» и ошалев от наглости, я тут же ими воспользовался самым непосредственным образом. Оправдывает меня, наверное, только то, что я был немного не в себе. В дальнейшем я обходил каюту справа налево и во все тыкал пальцем. Тыкнул в «Горизонт» и он послушно засветился какими-то очередными, но цветными(!) арабскими новостями. Авианосцев, правда, там
больше не показывали, а показывали какие-то елки, или сосны, которые садили в пустыне…Это их занятие мне показалось никчемным и я начал передвигаться дальше,
ко второй двери, в другие загадочные дебри. Понятно, что тот огромный диван, который
находился перед телевизором в предыдущей комнате, был не для спанья, хотя поначалу
я думал иначе. Потому как вот та огромная, трехспальная кровать, находящаяся за этой
дверью и была предназначена для осуществления данного физиологического процесса.
Я присел на белоснежный краюшек этого футбольного поля, подумал что в каюте где-то
плюс 18, только моросящего дождика для полного счастья не хватает и провалился вот
в тот физиологический процесс.
Меня трясли за плечо, говорили про какой-то обед, я что-то бормотал в ответ и опять проваливался, потом меня опять трясли и говорили про какой-то сок, город и какие то
деньги, я опять что-то бормотал и проваливался…А потом кто-то громко сказал: «Этот –
такой же!». И меня окончательно перестали трясти и окончательно перестали что-то
говорить и я уже окончательно провалился.
Разбудил меня сон. Не страшный, но неприятный. Где-то вдали, немыслимой дали,
гнусавил и гнусавил корабельный горн, и уже вот-вот скомандуют «Встать к борту! На флаг и гюйс смирнаа!!!» А я не успеваю, никак не успеваю на командирский катер, который сейчас, немедленно уходит рейсом корабль- Петропавловская крепость- корабль,
спустят флаг и катер отойдет, а там мои вещи…И я сделал последнее немыслимое усилие,
чтобы успеть и окончательно проснулся. Проснулся укутанный во что то пушистое, очень уютное и почувствовал, что у меня от этих +18 сильно замерз нос и еще одно ухо. А вдали где-то действительно ныл и гнусавил корабельный горн и вот-вот должна была прозвучать команда «Встать к боту…» и я понял, что это на моей единственной и неповторимой «Славе» матросы становятся к борту, и сейчас будут спускать флаг, а я уже к этому никакого отношения не имею. И в лучшем случае, в какой ни будь каюте, Шурик скажет Юрику или наоборот, махнув в сторону иллюминатора: «Грузин, скотина, на «Кубани» припухает, в Питере через две недели заторчит…» И такая тоска обуяет обоих от вслух произнесенного магического слова «Питер» что, не сговариваясь, они залезут в сейф за небольшой дозой флотского антидепрессанта и тут же употребят его за свой родной Ленинград и удачливого «грузина», т.е. меня.
И я окончательно проснулся, подскочил и ощутил себя абсолютно бодрым, молодым
и необычайно голодным. Подскочил, наткнулся на свои баулы, тапочки, сунул в них
ноги и помчался по широчайшему коридору с медными поручнями – сначала направо,
уткнулся в какую-то вентиляшку, побежал назад и обнаружил такой же ширины трап
с такими же медными поручнями, рванул вниз в поисках хоть каких-то людей, по такому же коридору в сторону кормы и добежал до широкой двустворчатой распашной двери,
за матовыми стеклами которой маячили неясные тени. Двери растворились и меня хватил столбняк. Полный и абсолютный. За дверью находилось что-то на подобии тренажерного зала, с теннисным столом, вокруг которого порхали юные и ослепительно прекрасные нимфы, в каком-то условном нижнем белье, абсолютно не скрывавшем никаких подробностей. А на лавочках вдоль переборки в рядок сидело с десяток не менее прекрасных и юных дев, правда в белых халатиках, впрочем так же ничего не скрывавших. Через мгновение я был замечен, окружен и усажен. И оказалось что они все очень рады, что я не оказался таким соней и букой как тот другой, что они уже все обо мне знают, что душка помощник показал им мои документы, но я не должен их выдавать, что ужин скоро и они меня отведут, а они госпитальные питаются в другом месте, но мне обязательно надо перебраться для питания к ним, а в салоне у этого буки капитана скучно, что теперь я буду играть с ними в теннис, а завтра мы еще можем сходить в город, а у Вальки завтра день рождения и я уже приглашен вечером на дружеский чай, а от того, который все время спит они ни одного слова…, и как только мы выйдем в море они начнут меня обследовать и лечить и Ирочка у них прекрасный стоматолог, а в моей медицинской карточке…А Ирочка округляла свои серые ясные глазищи и пуговки на ее
халатике были расстегнуты все, кроме одной, самой бесполезной…А я сидел всклокченный после сна, в несвежей тропической одежонке, в своем полном столбняке, и
таращился на все прекрасные округлости и упругости и что-то нестройно мычал в свое
оправдание. И пытался прекратить это, отвести куда-то свои бесстыдные глаза, но натыкался на еще более округлое и прекрасное… Ну, Андрюха, представь: шестой месяц боевой службы на исходе, изредка итальянские ляжки на мелком черно-белом экране «Шилялиса», а тут… Наши, родные, русские и такие осязаемые, близкие, ничем не прикрытые и совершенные в своей природной красоте девушки. Да что я тебе объясняю?
Все понятно как божий день. Лучше бы я остался там, на своей «Славе», становился бы
к борту, поднимал и спускал флаг, был бы третьим, при употреблении антидепрессанта .
А тут такое! Я вообще-то очень косноязычен в общении с женщинами, а специфика нашей
службы никак не способствовала этот пробел устранить. И бормотал я что-то типа: «Тоже очень рад…дар речи от неожиданности…в таком я ужасном виде…не мыт, не чесан и где, это можно раздобыть немедленно утюг, чтобы стать мытым и чесаным…».
Вот тут опять надо сделать некоторое отступление и честно, без утаек поведать о моих,
так сказать, сексуальных привязанностях и взглядах на этот вопрос.