Сеть.world. Что нашли и понравилось, дабы не пропало

Курсы "Выстрел"

В пятницу вечером позвонил сосед Билл. Он звал на рыбалку за тунцом. Я сразу согласился. Тунец приходит в наши края к концу лета. Миллионные стаи его поднимаются с юга, а с похолоданием воды возвращаются назад, к берегам Мексики. Поскольку рыба эта не местная, на нее нет ограничения. Лови, сколько хочешь. Точнее, сколько сможешь. Тунца близко от берега не поймать. За ним надо выходить в открытый океан. Он ловится на искусственную яркую приманку с крепким двойным крючком.

В машине по дороге к Полумесячному заливу Билл сказал, что тунец подошел к берегу миль на 30. Что рыбаки вчера писали об этом в интернете. И погода ожидается тихая. Так что ходу на катере будет меньше двух часов. По пути надо было забрать третьего рыбака, Эрика. "Nice person, - охарактеризовал его Билл. - Опытный". Эрик в прорезиненном красном комбинезоне стоял на крыльце своего неказистого старого большого дома, освещенный лампой над дверью. "Опаздываете", - сказал он насмешливо, посмотрев на меня. "Это я проспал", - ответил Билл.

Было по-прежнему темно, когда мы сняли брезент с катера и присоединили прицеп, на котором он стоял, к грузовичку. Машина сдавала задом, закатывая прицеп в воду. Под его тяжестью задние колеса грузовика проскальзывали на покатой полосе рифленого бетона, пока катер не оказался в воде. Билл залез в рубку, запустил мотор, и катер на малом ходу сошел с прицепа. Мы с Эриком придерживали его швартовами у причала.

Искусственная бухта защищала множество небольших судов от прибоя. Но и в открытом океане было удивительно спокойно. Катер, набравший ход, взлетал на гребни больших плавных валов. Рассвело, но солнце не пробивалось сквозь низкие облака. Скоро берег скрылся из глаз. Вокруг, среди бесконечной темной воды, виднелись кое-где стайки маленьких серых птичек с белыми перьями на крыльях. Дизельный двигатель гудел ровно. Вспененная белая полоса за кормой быстро исчезала среди волн. На экране прибора в рубке высвечивался маршрут катера, удалявшегося от берега на юго-запад. Эрик прокричал, перекрывая шум мотора: "Дельфины!" Три пары маслянистых спин колесом выходили из воды слева по борту. Некоторое время они двигались параллельно катеру, затем изменили курс и пропали из глаз.

Эхолот показал резкое уменьшение глубины, и Билл сбавил ход. Кое-где на неспокойной поверхности воды стали видны лодки и баркасы других рыбаков.

Закинули четыре удочки. Пластиковая наживка не опускалась глубоко и иногда выскакивала из воды, когда катер скользил вниз по склону длинной волны. Примерно через час после начала ловли одна из катушек громко судорожно затрещала. Я схватил удилище. Леска туго натянулась. Билл заглушил мотор. Рыба сильно сопротивлялась, так что я едва мог крутить катушку. Эрик посоветовал поднимать вверх удилище, а затем быстро выбирать слабину. Это помогло, и скоро в глубине прозрачной воды блеснула серебряным боком большая рыба. Я подтягивал ее к поверхности, ожидая, что Билл достанет огромный подсачек, каким подхватывают в воде лосося и палтуса. Но оказалось, с тунцом не церемонятся. Эрик взял из рубки багор, изловчившись, крепко зацепил рыбину за брюхо и перекинул через борт. Тело рыбы было почти цилиндрической формы; два длинных и узких грудных плавника напоминали крылья пингвинов. Тунец тяжело бился о палубу, разбрызгивая вокруг темную кровь, пока Билл не оглушил его несколькими ударами деревянной колотушки по голове. Отцепив крючок, он сунул тунца головой в большое пластиковое белое ведро, чтобы стекла кровь. Потом отвернул кран и из шланга сполоснул палубу. "Великий почин", - сказал я по-русски. Эрик обернулся и посмотрел вопросительно.

- Сколько она весит? - спросил я по-английски.
- Фунтов восемнадцать, - ответил Эрик, не задумываясь. - Good job!

И он выставил вперед ладонь, в которую я в ответ хлопнул своей.

Около полудня проглянуло солнце. Эрик снял теплую фуфайку и остался в белой футболке с большой надписью "КГБ" на груди. Оказалось, что он недавно вернулся с Камчатки. На спине его майки была нарисована суровая женщина в красной косынке, приложившая палец к губам. А под рисунком надпись: "Не болтай! Враг подслушивает!" Когда очередная рыба трепыхалась на палубе, Эрик кричал, смеясь: "GULAG! Magadan!", имея ввиду, что ее надо поскорей убрать в ящик со льдом.

Через несколько часов Билл сказал, что пора возвращаться. Кулер был полон. Я сказал: "Хорошая рыбалка. Ни одного обрыва, хотя рыба сильная". "Да, - согласился Билл. - Тунец - рыба надежная. Надо только следить, чтобы леска была без повреждений".

На обратном пути Билл предложил мне поспать полчаса, а потом сменить его у руля. Я согласился и улегся внизу, в маленькой каюте в носу катера, где мог поместиться лежа один человек. Таблетка от морской болезни хотя и помогла, но все равно восемь часов в океане вызвали утомление. Не успел я заснуть, как Билл нагнулся от штурвала и крикнул, тронув меня за плечо: "Хочешь посмотреть китов?" Над голубоватой поверхностью воды впереди и слева взлетел фонтан. За ним - второй. Билл сбавил ход. Стало тихо. Киты показались теперь прямо по курсу довольно близко. Когда они высовывали головы из воды, хорошо была видна решетка китового уса. "Большие. Ты знаешь, что это за порода?" - спросил я Билла. "Возможно, blue whales", - ответил он. Киты исчезли на несколько минут, затем внезапно появились позади катера еще ближе, чем прежде. Вслед за фонтаном из дыхала вырвалось белое облачко пара. Эрик прищурился от солнечных бликов, игравших на волнах, и указал, улыбаясь, в сторону китов: "Он говорит: вон тот в красном - мой". И он похлопал рукой по своему яркому на солнце красному комбинезону. Билл объяснил, что киты делали "bubble trick", то есть, описывали круг в воде, окружая массу планктона пузырьками воздуха, а затем заглатывали его, врываясь в середину. "Ладно, поехали", - сказал он. Мотор взревел, а я еще дважды различил за кормой удалявшиеся фонтаны. По-прежнему низко над самой водой взлетали стаи мелких птиц, вспугиваемые катером. Чайки появились только вблизи берега. Эрик остался у причала разделывать рыбу, а мы поехали на стоянку. Помыли катер и прицеп пресной водой, укрыли брезентом. Когда вернулись, Эрик уже заканчивал. Тунца не чистят, а свежуют, сдирая шкуру и срезая бруски мякоти. А головы с хребтом и длинными узкими крыльями грудных плавников выбрасывают в большие железные баки для рыбных отходов. Возле них и на берегу у разделочного стола хозяйничают огромные белые и пестрые чайки с ярко-желтыми клювами. Одни птицы охотятся в океане, живут беспокойной вольной жизнью, другие предпочитают жиреть у берега на подачках. Здесь не требуется ни смелости, ни ловкости, только проворство и наглость, чтобы не отстать от соседей.

На другой день, в воскресенье, я запек в духовке куски тунца в чесночном соусе. Пришел Билл с пивом "Foster's". "Хороший сорт, чтобы пить в нашем городе", - сказал я ему. Город назывался Foster City. Билл смеялся. Он хотя и заходил не в первый раз, но только сейчас заметил на стене над письменным столом русский диплом в рамке. Мне тогда было двадцать лет. Во время занятий на военной кафедре объявили, что нужно послать пять человек на соревнования по стрельбе. Я сразу же вызвался. На соревнованиях мне повезло, я выбил 50 очков из 50 и занял первое место среди студентов третьего курса. Через несколько месяцев, когда я давно забыл про тот случай, на построении после обеда подполковник Семенов вдруг вызвал меня. Никогда я не отличался успехами в военной подготовке, поэтому ожидал неприятности и вышел из строя неохотно. Но Семенов так же сухо и официально, как объявлял выговоры, поздравил меня и вручил награду за успешную стрельбу - диплом ДОСААФ и книгу о военных летчиках-испытателях.

"Тот случай был не единственным, - сказал я Биллу. - Через несколько лет, уже на работе, я тоже выиграл соревнования по стрельбе. И меня наградили пивной кружкой. Вот этой", - я поднял керамическую кружку с барельефом Царь-пушки на глазированном гладком боку и надписью "Москва", из которой пил пиво. - Правда, все эти выстрелы большого значения не имели. Но я знал человека, тоже хорошего стрелка, который произвел один действительно важный выстрел".


----------

Было время, когда я ездил на рыбалку на подмосковное озеро Сенеж. Ловил со льда окуня недалеко от станции. На самом берегу находилась военная часть, а при ней офицерские курсы "Выстрел". Свободные от службы военные тоже рыбачили или прогуливались по озеру. Иногда подходил немногословный солдат посмотреть на ловлю. Клевало нечасто, но раза два удалось на его глазах вытащить из лунки, из черной воды на белый снег красноперого полосатого красавца-окуня грамм на двести. Солдат как-то к слову сказал, что он егерь из Полесья. Раз выпившие рыбаки предложили ему сигарету. Он покачал головой: "Я не курю с детства".

Последний раз он встретился в электричке поздней осенью на обратном пути в Москву. На нем теперь была длинная шинель, а не короткий бушлат. Он узнал меня, поздоровался, спросил про рыбалку, но как-то отстраненно. Что-то его явно заботило. И вскоре, слово за слово, он рассказал мне, постороннему попутчику, о своей службе, о старшем лейтенанте, командире роты. Говорил сдержано, отрывисто. Уверенностью в себе и достоинством он отличался от большинства недавних московских мальчишек, призванных в ряды советской армии. Наверное, за это его сразу невзлюбил старший лейтенант. Летом он приказал бывшему полесскому егерю копать траншею в полном комплекте резинового костюма химической защиты. Тот копал, иногда прерываясь, чтобы отогнуть маску противогаза и вылить из нее пот. Но ничего: служба есть служба. Командир заставлял его мыть офицерские туалеты на курсах "Выстрел". Потом приходил с проверкой, оставлял на влажном полу грязную полосу подошвой сапога и приказывал мыть снова. Ничего: служба. Но однажды старший лейтенант замахнулся на него антенной Куликова - стальным тросиком, на который нанизаны металлические трубочки. Ее можно свернуть как бечевку, но остроумная защелка изобретателя превращает антенну в гибкий прут. Егерь и прежде видел, как старший лейтенант хлестал такой антенной других солдат. Он, не привыкший в лесных угодьях к унижению, предупредил командира, что за удар ему не поздоровится. Тот отступил, но с тех пор возненавидел егеря еще сильнее.

На учебных стрельбах егерь занял первое место в части. Стреляли из автомата лежа и стоя, очередями и одиночными. Равных ему не было. В награду полагался отпуск домой. Но в день отъезда старший лейтенант пришел на КПП, указал, что одна пуговица на парадной гимнастерке егеря пришита вверх ногами, и лишил его за это отпуска. Тогда солдат понял, что это еще цветочки, что командир наметил его посадить. А дисбат бывает хуже обычной зоны. Помнишь, что Эрик вчера кричал? ГУЛАГ! Магадан!

Солдата два раза подряд назначали в наряд. Сперва по кухне, потом по роте. На вторые бессонные сутки он задремал, сидя на тумбочке при входе в роту. За это его вне очереди послали в караул. Ему поручили пост номер 4 возле склада ГСМ. На задворках части рядом с границей поста была калитка, через которую офицеры выходили с курсов "Выстрел" на станцию. Была суббота. Старший лейтенант не дежурил по части, но солдат был уверен, что ночью он придет его проверять.

Когда стемнело, он сел, прислонившись спиной к железной гофрированной стене ангара, не снимая автомата с плеча, и сделал вид, что спит. До смены оставалось около получаса, когда послышались осторожные шаги. Кто-то тихо шел из части к калитке, потом остановился, крадучись приблизился и нагнулся над часовым. Тронул автомат, но часовой держал руку на затворе. Тогда подошедший бесшумно отжал застежку, отсоединил магазин, распрямился и, качаясь на цыпочках, пошел к калитке. Часовой тут же вскочил и громко, по уставу, выкрикнул: "Стой, кто идет! Стой, стрелять буду!" С крыши ангара светила лампочка. И он со спины узнал старшего лейтенанта. Тому до ограждения поста номер 4 оставалось пройти пять-шесть шагов. А там он в безопасности. Да и калитка рядом, выход с курсов "Выстрел". Старший лейтенант обернулся, потряс в воздухе автоматным рожком и сказал злорадно: "Попался теперь!" Он не знал, что часовой не спал и, вставая, успел достать из подсумка запасной магазин. Теперь он вставил его, мгновенно передернул затвор и произвел одиночный выстрел. Затем второй, предупредительный. В воздух. Старший лейтенант упал. Часовой подошел, поднял с земли рожок, обтер его со всех сторон о штаны и убрал в подсумок. Старший лейтенант лежал на боку, фуражка откатилась. Вокруг головы растекалась лужа, черная в свете лампы. Как темная кровь тунца по палубе. Часовой через переговорное устройство сообщил в караулку, что было нарушение поста.

Рассказчик умолк.

- А потом что? - спросил я.
- Следствие было. Спрашивали, видел ли я, что офицер идет. Я говорю: на окрик не отозвался, на предупредительный выстрел не остановился. Что ж его к складу пропускать? Оправдали. Отпуск дали за бдительность. Вот домой еду.
- А если б ты его только ранил?
- Из АКМ? С пяти метров? В голову? - переспросил солдат саркастически.

Было ясно, что ему никогда не приходила на ум такая возможность. Верно. Двойной крючок крепок, леска без повреждений.


----------

- What if he'd missed? - спросил Билл.
- They both played with fire. А вообще каждый стрелок может промахнуться. Что ж... Тогда бы не было здесь этого диплома или этой кружки.


/-\/

Сентябрь 2003

Офицерам и коммунистам выйти из строя

Недавно мне сделали замечание: «Ленину верить – себя не уважать!». Опрометчивая фраза в адрес старого и опытного коммуниста. Да я облысел, сидя на партсобраниях! И нисколечки не жалею, что в Коммунистическую партию вступил. В связи с этим навалились приятные воспоминания. Имею некоторые сомнения в необходимости обнародовать этот материал. Надеюсь, что все люди, о которых я тут пишу – живы и здоровы. Поэтому и сомневаюсь.
Но вот что. Если вдруг, кто-то себя узнает – не переживайте. Это не про Вас!


Вступить можно во что угодно. Случайно на улице, по недомыслию – на каком ни будь собрании, поддавшись на чьи-то уговоры и осознанно, преследуя определенные, далеко идущие цели. В КПСС я вступил именно осознанно. Именно преследуя личные, корыстные цели. От сексуального голода! Вот как это было.

Обычно выпускник военно-морского училища, согласно тогдашней традиции - в период, близкий к получению диплома, лейтенантских погон и кортика, обзаводился и партийным билетом. Ну, так было принято. Офицер должен был быть коммунистом по определению. Так вот меня в училище не угораздило. Почему? Сам не понимаю! Откровенным негодяем не был, учился ни шатко – ни валко. А по марксистко-ленинским дисциплинам, типа «парт-полит. работа на кораблях ВМФ» и вообще ходил в отличниках. Правда, был однажды отодран за неприличествующие сокращения в конспекте типа: «ВИЛ» и «ЛИБР» и на третьем курсе был снят с забора дежурным по училищу, когда лез через него в близлежащий гастроном, в простонародии именовавшийся «ГПУ» - гастроном против училища. А… Ну еще мы были отловлены при групповом прослушивании антипролетарской музыки в исполнении «Pink Floyd», но ведь это не запрещал, даже Устав ВЛКСМ. Так что быть коммунистом, по моему мнению, я был полностью достоин. Вон, народ – с полной сумкой «Агдама» попадался, и ничего. Принимали всех, не глядя на неуставные носки. А у меня, как-то не сложилось. Так и выпустился – с комсомольским билетом в кармане. В отделе кадров Черноморского флота, куда я был распределен, понятно знать не знали какой я хороший. И отсутствие партбилета кадровиков сразу насторожило, они долго шелестели моим личным делом в разделе «взыскания», ничего там не нашли, лениво поизгалялись над моей фуражечкой, сшитой по ленинградской моде: «В Севастополе ТАКОГО не носят!» и кровожадно вынесли приговор: «150 бригада! На «Славу»! Там тебя научат, какие фуражки должны быть! В БЧ-2!». «Так ведь, это…» - я попытался спорить – «Училище радиоэлектроники, АСУ заканчивал, имени Попова…, а БЧ-2 – это ракетчики…». «Ха-ха-ха» - кадровики развеселились: лейтенант что-то бормочет – «там такие «умные» как раз и нужны, из вашего клоунского училища!». И я понуро убыл на эту страшную 150 бригаду. О зверствах по отношению к младшим офицерам на этой бригаде – ходили легенды.

«Слава» - это такой ракетный крейсер, который был головным в серии и строился в это время в Николаеве. А офицеры и личный состав были разбросаны «для стажировки» на различных кораблях флота. Несколько месяцев я в режиме «лейтенант подай, принеси, заступи в патруль» помыкался на «Москве» и «Керчи» и наконец-то убыл, вместе со всем экипажем, в славный город советских корабелов, для приема крейсера от промышленности в состав флота. В Николаев из Гомеля приехала жена с совсем маленьким сынишкой, мы сняли комнату в частном доме у хороших пожилых людей, на окраине города и впервые зажили самостоятельной семейной жизнью. Встретили новый 1982 год…вся жизнь и все моря были впереди! Хорошо жили. Жрать нечего было. Хлеб, в магазинах на юге Украины заканчивался к обеду, а молока купить – вообще было невозможно. Всегда в продаже имелись: халва и прекрасное пиво. Чехи недавно в Николаеве завод открыли. Немного спасал рынок и посылки из Гомеля, который тогда казался раем на земле. Жена, по своему обыкновению, тут же устроилась на работу в ближайший детский садик воспитателем, там же и малой был пристроен. Работы на Корабле было – выше крыши. И все равно, считаю, что мне очень повезло, что попал на новостройку. Перед этим кораблем мы были все равны, независимо от того кто сколько и где прослужил, командир ты, или трюмный матрос. Такого Корабля еще нигде не было. И никогда. Кроме нашей «Славы», которая уже была на плаву, жила вспомогательным котлом и всякими своими механизмами – на стапелях завода, в разной степени готовности находилось еще 3 аналогичных корабля. Родина планировала достойный ответ американским «Тикондерогам» - серией из более чем 30 подобных кораблей!

Ввели в строй только три, потом Родины не стало… Но это, совсем другая история. А тогда наша великая и могучая Родина еще строила боевые корабли, да какие! А мы учились. И Корабль по мере нашей учебы все более оживал, начинал вращать антеннами, задирал стволы в голубое украинское небо, угрожающе клацал, пустыми пока, крышками ракетных контейнеров и лениво проворачивал ходовые механизмы. Мы, все вместе: Корабль и его экипаж, готовились к первому выходу в море. К ходовым и государственным испытаниям, стрельбам из всех видов оружия и всем прочим делам, для которых и был построен ракетный крейсер, как любили говорить политработники: «по его основному боевому предназначению».

Понятно, что вырваться домой лейтенанту удавалось нечасто, но это всегда был праздник. Жили дружно, любили, растили малыша и были счастливы. Да собственно и сейчас – мало что изменилось. Не помолодели, не похорошели, не стали, конечно, здоровее… Но и только! Еще, стали менее мобильны. А тогда жили с двумя чемоданами, складной детской кроваткой и телевизором «Шиллялс 402Д», который в один из чемоданов и помещался.

А время шло и заводской период «Славы» заканчивался. В назначенное время буксиры вывели Корабль из завода в Днепро-Бугский лиман, развернули форштевнем на курс, близкий 180 градусам, и за кормой впервые забурлила вода. Днепровская, а значит и Припятская, Березинская и Сожская, вода Ипути, Свислочи и Ствиги - живая вода моей удаляющейся Родины. Семьи офицеров остались в Николаеве. После государственных испытаний «Слава» должна была вернуться для устранения некоторых недоделок и возникших в процессе испытаний неисправностей. «На ревизию» - так это называлось. Мы еще постояли некоторое время, на размагничивающем стенде и через несколько дней Корабль впервые увидел море.

Испытания – это практически постоянное пребывание Корабля в море. После очередных стрельб из очередного ракетного оружия, «Слава», с обгоревшими от частых пусков газоотбойниками, быстро заходила в Севастополь, высаживала одних представителей промышленности, забирала других, очень быстро грузилась новым боезапасом и в ночь опять выходила в море: отрабатывать слежение за подводной лодкой, полеты вертолета или стрелять артиллерией… И так изо дня в день. Месяца три. Многого не хватало. Пресной воды, продуктов, постельного белья, да и мест в жилых помещениях тоже не хватало, из-за большого количества заводчан, со всех концов Советского Союза. А вот топлива и боезапаса, самолетов и кораблей закрытия района стрельб, всевозможных мишеней – хватало всегда. И вот честно: Корабль еще ходил под Государственным флагом СССР, еще не вошел в состав ВМФ, но был уже отработан и «обстрелян» лучше и больше любого корабля Черноморского Флота. Пока на соседней «Керчи» проверяли прически и подворотнички мы быстро швартовались, загружали всем экипажем, в «мыле», 130 мм. артбоезапас и так же, в «мыле» снимались, потому как буксир уже тащил артиллерийский щит в район полигона. Родина торопила! Осенью нас планировали продемонстрировать миру. Осенью мы должны были выйти на боевую службу в Средиземное море, затем на север, на совместные стрельбы с атомным крейсером «Киров» в районе Новой Земли… Капиталистический мир потихоньку наглел, и его надо было как-то поставить на место. Времени было мало.

И вот в это неспокойное время капиталистического «обнагления», я, практически уже «старый лейтенант», служил на ТАКОМ корабле без партбилета! Тут я некоторым штатским поясню. Не путайте «старого лейтенанта» со старшим лейтенантом. Старший лейтенант – это уже офицер, сложившийся корабельный индивидуум. А складывается он в период своего «старого» лейтенантства. На некоторых кораблях лейтенантов вообще за офицеров не считают. Наиболее продвинутые старпомы, так и командуют по трансляции: «Офицерам и лейтенантам прибыть в кают-компанию!». Под радостный рогот старослужащих матросов. Те же старослужащие матросы молодому, только что прибывшему лейтенанту, присваивают звание «ушатый». Причина понятна, почему-то каждый молодой лейтенант дохл, голоден и стрижен таким образом, чтобы его уши неестественно оттопыривались под фуражкой уставного образца. (Голодный вид - не относится к выпускникам Киевского политического и училища тыла и транспорта). Таких лейтенантов обычно кусают собаки на берегу, они постоянно наивно попадаются на глаза комбрига, когда тот не в духе (а кто видел комбрига в духе?) и с ними вообще происходят самые невероятные вещи. Я, наверное, был особо «ушатый», т.к. меня попыталась забодать овца, которая до моего появления мирно паслась на берегу Ингула. Имеется еще одна, совершенно отдельная от других лейтенантов когорта молодых полуофицеров – выпускники военных кафедр институтов. Но феномен «двухгодюшников» сполна изучен в мемуарной военной литературе, и касаться его в своем повествовании я не буду.

Пока такой лейтенант шугается каждого корабельного звонка, верит всем россказням опоздавшего к подъему Флага мичмана и не знает, как и где можно спокойно покемарить часок-другой перед вахтой, так он и будет существовать в роли молодого, «ушатого» лейтенанта. Получить негласное, но почетное звание «старого лейтенанта» в одночасье невозможно. Даже сдав все положенные зачеты и экзамены, досконально уяснив, где находится пятый водоотлив и залетев в образцовую Севастопольскую комендатуру, после второй бутылки «Муската красного камня» в одном из ресторанов города. Хотя уважения и очков это добавляет. Правильной дорогой идет товарищ! А вот когда, однажды, он за ухо стянет с койки сладко спящего, после подъема «годка», нахамит чужому бычку (командиру БЧ), в ответ на его очевидное хамство и спокойно предложит командиру, для постановки помех, к примеру, лечь на курс такой-то, вместо того, которым мы идем – процесс произошел. Офицер, практически состоялся. Вот и я – уже почти состоялся. Овцы перестали реагировать на меня неадекватно, уши уже не топорщились от постоянного ужаса, я хамил направо и налево «чужим» старшим офицерам, и командир сам несколько раз просил совета по вопросам выдачи целеуказания главному ракетному комплексу. Моему быстро растущему самоуважению поспособствовала и та радиоэлектронная аппаратура, которую довелось обслуживать. Хотя прошло с тех пор более 25 лет, но наш Корабль до сих пор в боевом строю, ходит в дальние походы, полон сил и боевой мощи. Поэтому я не вправе посвящать вас в какие-то особенности обслуживаемой техники. Но кратко поясню: предназначалась она для дальнего, очень дальнего, обнаружения боевых кораблей наглеющих капиталистов, с точностью – позволяющей применять по ним ракетное оружие. И в информации от этого комплекса очень нуждались наши штабы. Не только Черноморского флота, но и значительно выше. И так получилось, что на боевое дежурство я и мой Комплекс заступили задолго до первой боевой службы всего Корабля. Мы еще проходили мерные мили на рейде Севастополя, выполняя программу испытаний, а я уже что-то обнаруживал в районе Мальты, классифицировал и строчил телеграммы ЗАС типа: « Дата, время, АВМ «Эйзенхауэр» Ш…. Д….Курс….Скорость….; ЭМ «Кэрон»….», ну и так далее. Причастность к большому и полезному делу, постоянное чувство огромной ответственности – воспитывают, обучают и понуждают к взрослению очень быстро. Командир Корабля как-то сразу забыл, что я «лейтенант», называл по имени и вообще начал относиться с уважением. Между прочим – взаимным. И это было замечено. В первую очередь политработниками.

На описание деятельности «проводников и вдохновителей», конечно, следует отвлечься. Было их на корабле человек 8, это только офицеров, а с учетом мичманов, причастных к пропаганде и агитации – и того больше. Возглавлял эту братию «Большой ЗАМ». Так его все звали, и аналогия с оруэлловским «Старший БРАТ» - здесь не будет излишней. Справедливости ради следует сказать, что энергии, работоспособности и знаниям этого человека можно было позавидовать. В отличии от прочих политработников он заканчивал командное военно-морское училище имени Нахимова, в Севастополе, которое среди выпускников инженерных училищ именовалось, как «училище имени гарнизонной и караульной службы». И быть бы ему командиром, но что-то там, в прошлой его службе сложилось так, а не иначе, что-то опять напортачили кадровики, либо он сам глубоко уверовал в святость Программы Коммунистической партии - стал он замполитом. Но вот эта, нереализованная амбициозность несостоявшегося командира, единоначальника – ощущалась на каждом шагу. По любому сигналу: «Аврал, с якоря и швартовых сниматься!» - он мчался на ходовой, топтал там сигнальщиков, рулевого и вахтенного офицера. Истошно что-то орал в штурманской рубке и учил определять элементы движения цели командира радиотехнического дивизиона – по индикатору навигационной РЛС. Нет никаких сомнений, что если бы не существовало на наших кораблях принципа единоначалия – он бы отнял у командира микрофон и весь севастопольский рейд услышал в подробностях, что думает он, «Большой ЗАМ», о действиях швартовых команд и лично о маме главного боцмана, вместе с мамой капитана буксира. В повседневной жизни «Большой ЗАМ» был сразу везде. И это опять приводит к аналогиям известного произведения: «Старший БРАТ – смотрит на тебя!». Ну а не успевала по трансляции прозвучать команда: «Начать политические занятия по группам!», «Старший БРАТ» метеором врывался в кубрик, изрыгая проклятия, срывал просроченный «боевой листок» и волок провинившегося руководителя занятий (обычно – какого-то лейтенанта) многократно вздергивать на рею. Нечего и говорить, что по понедельникам – дням единых политических занятий, корабль вымирал. По норам ныкались даже самые отчаянные «флибустьеры». Жизнь прекращалась даже в районе кают пилотов вертолета. Посещаемость политических мероприятий была стопроцентной. В дальнейшем – на растерзание «Старшему БРАТУ» были отданы все корабли многострадальной 150 бригады, он был назначен Начальником политотдела, или в простонародии: «Нач. Пнем».

Остальные политработники: «малые замы» (замполиты боевых частей и особо крупных дивизионов), пропагандист, секретарь парткома (освобожденный от всего остального), комсомолец – были классическими продуктами производства Киевского политического училища. Улыбчивыми и якобы доброжелательными бездельниками, достигшими совершенства в имитации бурной комиссарской деятельности. Коротко говоря, гвозди ковать из этих политруков – не удалось бы.

Ну, так вот, я и моя служба были замечены. В первую очередь, конечно «Старшим БРАТОМ». Замечены и тщательным образом исследованы, на предмет моего личного дела: «Хм…по марксистко-ленинской философии – «отлично» … по ППР – тоже… странно!». Также были изучены: состояние боевого листка в кубрике подчиненного личного состава и личные конспекты по материалам какого-то там съезда КПСС. После этого за мной ленивым котом стал ходить и мурлыкать наш «малый зам» Володя. Володя отличался известными на корабле афоризмами типа: «Рот открыл – матчасть в строю; рот закрыл – матчасть в исходном» (это он о своей службе), или: «Моется тот, кому лень чесаться» (это он матросу, который жаловался на отсутствие воды). Володя ходил и стонал: «Витя! План по коммунистам горит! Ну, я тебя прошу! Ну, все равно когда-то придется… Я уже в каюте «Большого ЗАМА» устал на дыбе висеть!», и тому подобные жалостливые вещи. Я нормально относился к Володе, мне его даже было немного жалко, но, то был период моего полного «фанатения» от аппаратуры, ее возможностей и нормальной мужской работы «Защищать Родину», что мне было недосуг заниматься какой-то ерундой, да еще сопряженной с разного рода неприятными процедурами. Тянулось так достаточно долго. Практически все время испытаний Корабля. Но так получилось, что мы успешно отстреляли очередные стрельбы и на длительный период встали на якорь, на рейде Феодосии – для юстировки антенны ЗРК С-300. Лето, жара, городской пляж во всей своей красе и более 600 мужиков в стальной коробке начинают потихоньку маяться бездельем. Ну, сутки все отсыпались, ну что-то там подремонтировали… и к корабельной оптике потянулись очереди. Надо ли объяснять, что на Корабле – приличные оптические приборы. И все они с вожделением были направлены в сторону феодосийского пляжа. Со сходом на берег – вопрос как-то не решался, кто-то видимо решил, что мы стоим на рейде иностранного порта Зурбаган. Поэтому сход был заменен «дополнительными политическими занятиями по группам». Со всеми вытекающими подробностями. А юстировка как-то затягивалась. Некоторым удалось вырваться на экскурсию - в картинную галерею Айвазовского, с целью пополнения запасов различных антидепрессантов, и попасться с ними «Большому ЗАМу», бдительно дежурившему на трапе. Длительное ничегонеделанье продолжалось уже третью неделю. У меня еще была работа, я продолжал что-то обнаруживать, классифицировать и доносить об этом в штабы, но тоже стал уставать. Начал появляться на верхней палубе и по возможности заглядывать в окуляры корабельного визира. Там, в этих окулярах представали дивные видения, во всех своих выпуклостях и впадинках, со всеми соответствующими подробностями. А остальное – дорисовывало воображение. Немцы из бывшей ГДР – очень постарались, отливая оптические линзы, для нашего корабля. И они способствовали развитию объемного воображения. Вот в это время, как раз и прибежал ко мне в очередной раз Володя. Взъерошенный, похоже, что прямо с дыбы.

- Слышишь! Кончай! Больше кандидатов нет! Срочно пиши заявление! Да я все остальное сам… Какой партком? Какой Устав! Ты и так все знаешь! Я уже и протокол вот заготовил! Характеристика! Видишь? «Море и морскую службу любит!» Ты дурак какой-то! В Николаев на парткомиссию поедешь! Мы пока к их бригаде относимся. Вот и поедешь к жене и детям, а мы тут пухнуть будем, с выпученными глазами…

- В Николаев!!? Так меня не отпустят. У меня тут работа во всю. Информацию надо гнать.

- Ты че? «Страшный БРАТ» сейчас телегу в политуправу накатает – тебя на руках туда понесут!

- Да? Точно? Ну, давай, что там писать?

Нет! «Большому ЗАМу» надо отдать должное. Организатор из него был что надо! Уже вечером кэп получил телеграмму за подписью командующего: командировать такого-то и такого-то в в/ч такую-то, г. Николаев (!!!). Мне выдали командировочных сполна, перевозочные документы, а утром я проснулся от страшных криков на верхней палубе. «Большой ЗАМ» лично руководил спуском командирского катера. Через час я, и сопровождающий меня секретарь парткома уже мчались на «Волге» командующего феодосийской базы в сторону Симферополя. Билеты на поезд «Симферополь – Одесса» были заказаны, мы просто обменяли на них наши перевозочные документы, купили бутылку «Ай Петри» и поезд медленно тронулся. К Перекопу, бескрайним южно-украинским степям, Херсону и НИКОЛАЕВУ.

Секретарь парткома нашего Корабля – личность, тоже достаточно интересная. И требует некоторого описания. Но я не могу. Извините! Сейчас не могу. Поезд несет и несет меня к моей единственной женщине, к сынуле – смышленому и непосредственному пацаненку… А я тут буду про какого-то «секретаря»? С этим персонажем связано немало разных курьезных и не очень событий, поэтому, как ни будь я к нему вернусь. Только потом. Мы с ним треснули этого прекрасного коньяка, для снятия напряжения, и повалились спать. Завтра же тяжелый день: в ПАРТИЮ вступать!

По мере приближения к Николаеву, наш секретарь начал волноваться. Он несколько раз убегал к проводнику, возвращался, шелестел денежными знаками в уголке, и опять убегал. Наконец вернулся и сказал: «Ты, вот что. Ты сегодня в бригаду не ходи! Я на пару дней в Одессу смотаюсь. К своим. Я с проводником договорился – довезет до Одессы. А ты домой езжай, и не высовывайся. Встретимся утром, в пятницу… У них по пятницам парткомиссии проходят. Понял?»

Господи! Ну конечно понял. Через некоторое время я оказался на Николаевском перроне, глупо улыбаясь и ничего не соображая. Вокзальный люд натыкался на меня, что-то говорил и торопился дальше, в сторону одесского поезда. Ко мне подошел товарищ милиционер и участливо спросил, не нуждаюсь ли я в помощи. Я и сам толком не знал, поэтому спросил у него, где стоянка такси, он показал и тут я вспомнил, что прекрасно это знаю и без него.

Знаете что? Я не буду больше описывать ничего. Только скажу что корабельная служба, кроме всякого прочего подарила мне еще и такой восхитительно острый праздник, который я называю «Как в первый раз!». В связи с наступающим склерозом, мы никак с женой не можем сойтись во мнении, сколько раз нам Родина дарила этот «Первый раз!». Но вот тот, «РАЗ» - осененный благословением Коммунистической Партии и его передовым отрядом ЦК КПСС, вспоминается с особым удовольствием.

Ни минуты не раскаиваюсь, что вступил в Партию.

16:04 19.01.2012 URL: http://www.fishing.ru/Forum/046/2012/01/19160430
Январский дымчатый закат растёкся над рекой,
Повсюду здесь: и под, и – над, расслабленный покой.
И лес, что поодаль притих, и поле, и кусты –
Былого дня прощальный штрих… Преддверье темноты.
На небосвод пригоршню звёзд подбросит ночь к Луне.
Едва на спад пошёл мороз, в прозрачной тишине
Родился лёгкий ветерок, позёмкой зашуршал.
И к небу, птицей из-под ног, вспорхнёт моя душа!

Palex, сех - с Крещеньем!